Мне — 10 и еду в пионерский лагерь на самую длинную смену. В лагерь я попадаю не в первый раз, в первый — в этот. У нового места стандартное название «Чайка», он принадлежит большому предприятию, поэтому детей очень много, нет, слишком много. Расселяют нас по большим палатам на 15 человек. Старожилы занимают самые «престижные» места, мне достается кровать около стены в углу. В нашей палате новеньких человек 6, остальные девочки здесь отдыхали, и, встретив старых знакомых, о чем-то весело щебечут в углу. Через 15 минут подходят знакомиться. Заводила в отряде Катя. Она тоже живет в нашей палате. Ей 12.
— Так, значит ты новенькая?
— Да, — тяну я невнятно.
— Ну, а лет тебе сколько?
— 10…
— Так, а учишься в какой школе?
— В школе… Я немецкий со второго класса учу
— Да, а ну, скажи чего-нибудь!
— А чего?
— О, скажи: «Я приехала в пионерский лагерь».
Я, сосредоточившись, перевожу фразу на немецкий. В глазах остальных девчонок проскальзывает уважение, — судя по всему, коллектив меня принял…
Досуг
Лето плохое. Целыми днями идут дожди, и заняться совершенно нечем. Мы слоняемся из корпуса в корпус, нам скучно… Кружки не работают, на улицу из-за плохой погоды не выйти, книги в библиотеке прочитаны, вожатые вяло пытаются организовать наш досуг, предлагая то знакомые еще по школе смотры отрядов, то прослушивание строевых песен и рисование отрядной газеты… скучно… На веранде под аккомпанемент баяна хор нестройных девичьих голосов выводит песню про «веселое пионерское детство». Баянист явно уведен с чьей-то свадьбы, он лихо пристукивает в такт ногой, вскакивает со стула в кульминационные моменты песни, громко подпевает и яростно растягивает меха, демонстрируя свое умение обращаться с музыкальным инструментом. Петь про пионерское детство быстро надоедает, кто-то приносит заветную тетрадь — песенник, где аккуратным девичьим почерком в обрамлении цветочков-василечков хранятся слова взрослых песен про любовь. Дядя хмурится, вертит тетрадь, и по его взгляду видно, что современную эстраду он не уважает, но заказ есть заказ… И вот над лагерем несется что-то про «вечные муки убитого сердца». Девчонки оживляются, подпевают, но идиллию нарушает неизвестно откуда взявшийся вожатый, который пресекает попытки выразить рвущуюся из души романтику: такое в лагере петь нельзя… После коротких препирательств над лагерем снова разносится мелодия про пионерское детство…
Папа
Через неделю почти над каждой девичьей кроватью появился составленный календарь «отдыха в лагере», где мы красным карандашом вычеркиваем дни до отъезда домой. На улице опять дождь, мы сидим в палате и пугаем друг дружку рассказами про «синие ноги и черные гробы». Разговор постепенно перетекает в «семейное русло»:
— А у меня папа рукой платки носовые гладит, — заявляет Маша, моя соседка.
— Это как?
— А так: он такой сильный, что кладет платок, проводит по нему рукой и он уже глаженый.
— А мой папа военный и у него есть погоны с тремя, нет, четырьмя звездочками…
— А мой берет меня в походы…
— А мой самый красивый…
— А мой… а мой…
— А мой фигурист! — ляпаю я и замолкаю, потому что 15 девичьих голов резко поворачиваются в мою сторону. На самом деле я не знаю, стоял ли мой папа когда-нибудь на коньках, и вообще, они с мамой уже два года в разводе, папу я вижу редко: но в детстве во время показов фигурного катания я буквально «прилипала» к телевизору, а потом мы с папой изображали на паркете некое подобие катания на льду — с поддержками и «тодесами». Вдохновенно вру дальше: «У него есть блестящий костюм и коньки…»
— Ладно, а как его фамилия, — раздается голос Кати. Катька старше, и, возможно, знает всех фигуристов. Предчувствуя, что мой авторитет сейчас рухнет, придумываю сходу про то, что на самом деле папа не настоящий фигурист, а детей учит, но мое положение неожиданно спасает новенькая, ее приводит в палату вожатая.
— Это, Наташа, девочки. А это, девочки, Наташа.
Наташа маленькая, худенькая, с двумя жидкими косичками. Она робко улыбается и тихонько садится на свою кровать. Мы знакомимся, задаем ей стандартные вопросы о школе, возрасте, а потом кто-то в рамках рассказов «про папу» наконец спрашивает: «Ну, а папа у тебя кто?». Она смотрит удивленно, морщит лоб.
— У меня нет папы.
— Как это, нет?
— У меня есть только мама.
— Нет, у тебя должен быть папа.
— Нет, папы у меня нет.
Мы удрученно молчим.
— Нет, ты врешь, так не бывает, — авторитетно заявляет Катька. Она старшая, она знает.
— У каждого ребенка есть папа: без папы не бывает детей!
— Но у меня нет папы.
Новенькая начинает хлюпать носом.
— Тогда бы тебя не было, значит, папа у тебя все-таки есть, а ты — врушка, а мы с врушками не водимся!!
Новенькая падает на кровать, зарывается лицом в подушку и рыдает. Нам ее жалко, может, и получаются дети без пап, но пожалеть в открытую нельзя, а то сочтут предательницей. Ей объявлен бойкот на три дня, а на четвертый за ней приезжает мама, собирает сумку и под наше завистливое молчание уводит. Когда закрывается дверь, мы начинаем реветь… все, даже Катька. Пусть у нее нет папы, зато она едет домой… мы тоже хотим домой, нам надоел лагерь…
